Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

— Право, сударь, — сказала я, восхищенно глядя на него, — вы настоящий волшебник!

— Э, пустое! Я не больший волшебник, чем любой другой. У меня есть опыт и наблюдательность, только и всего. А теперь слушайте внимательно. Моя задача теперь ограничивается тем, чтобы помешать королеве вспомнить все. Если мне это удастся в течение трех дней, можно будет считать, что всякая опасность миновала. Лекарство, которое я ей даю, всего лишь успокоительное, однако это средство таково, что использовать его надлежит с величайшими предосторожностями и в высшей степени аккуратно, учитывая, что, если доза будет превышена, больная… слишком успокоится.

— Боже милостивый, да что же такое вы ей даете?

— Просто-напросто белладонну.

— А я считала, что белладонна ядовита.

— Это в самом деле яд, но в тех количествах, в каких ее принимает королева, это снотворное, и даже не столько снотворное, сколько успокоительное. Давайте ей по одной кофейной ложечке в час… Ах! Вот ее величество приходит в себя! Так не забудьте: казнь молодых людей произошла уже две недели назад, а отравление князя — это просто россказни. Тсс!

В это мгновение королева широко открыла глаза и огляделась.

— Вот и хорошо, — сказал Котуньо, поднимаясь, — ее величество в отличном состоянии! Не забывайте, миледи, ежечасно давать ее величеству по одной кофейной ложке микстуры, которую я выписал, и все как нельзя быстрее пойдет на поправку. Э, да вот, кстати, и ваши дамы вернулись с микстурой. Дайте-ка мне ложечку; ее величество окажет мне честь, приняв первую порцию из моих рук.

И, не давая королеве времени опомниться, он поднес к ее губам ложечку с лекарством, заставив его проглотить.

— Завтра в тот же час я приеду, — сказал он.

Через десять минут после его отъезда Каролина уже спала глубоким сном.

* * *

Все произошло точно так, как предсказывал доктор. В продолжение трех дней королева пребывала в полусне, в некой дремоте между сном и бодрствованием. Затем мало-помалу Котуньо позволил дневному свету проникнуть в ее одурманенный разум. В бледных лучах этого света ей припомнилось все что произошло, но недавние события предстали перед ней как бы обесцвеченными, в туманной дымке, словно то были события далекого прошлого. Не покидая ее ни на миг, я стала свидетельницей этого постепенного возврата к жизни и страданию.

Дня три-четыре она провела, не заговаривая со мной о князе. Но однажды утром, словно бы с усилием, вдруг спросила:

— Когда я лежала в горячке, княгиня Караманико не приходила сюда?

— Так и было, государыня, — отвечала я. — Она узнала, что ее муж заболел, и, собираясь в Палермо, зашла осведомиться, не будет ли у вашего величества какого-либо поручения для передачи вице-королю.

Королева, державшая меня за руку, с силой стиснула ее и спросила, вглядываясь в мое лицо:

— Эмма, княгиня еще не возвратилась?

— Нет, государыня.

— И не присылала письма?

— Нет, государыня.

— Распорядитесь, чтобы, когда она вернется и пожелает со мной говорить, ее провели ко мне без промедления.

— Но если она привезет дурные вести, ваше величество уверены, что вы в силах выслушать их, не причинив вреда своему здоровью?

— Да, будь покойна; силы ко мне возвратились, я вполне владею собой. Только окажи мне одну услугу.

— Располагайте мною, ваше величество.

— Вот ключ от моего секретера, тайна его тебе известна…

— Да, государыня.

— Что ж, ступай принеси мне мой дорогой ларчик; мне необходимо, чтобы он был со мной.

— Иду.

— Да, да, иди и поскорей возвращайся! Если случайно увидишь короля и он вздумает полюбопытствовать, как мои дела, скажи ему, что я чувствую себя недурно, однако нуждаюсь в нескольких днях покоя и уединения. Ничего не может быть для меня неприятнее, чем видеть его теперь.

— Хорошо, государыня.

Я посмотрела на свои часы:

— Сейчас девять утра, значит, я возвращусь в полдень.

— Благодарю… Не знаю, что бы со мной сталось, если бы у меня не было тебя.

Я взяла ее руки и стала их целовать.

— И не забудь, уезжая, предупредить насчет княгини!

— Я помню, государыня, будьте покойны.

— Еще скажи, пусть заведут часы; мои нервы уже достаточно крепки, чтобы спокойно слушать бой часов… даже когда они бьют четыре.

Я покинула королеву и, передав порученные ею два приказания, села в карету. Кучеру я велела ехать как можно быстрее, и экипаж двинулся в путь.

Близ Маддалоне нам навстречу проехала черная карета; кучер и лакей на запятках были в трауре. Я содрогнулась: предчувствие шепнуло мне, что в этой карете в Казерту едет вдова.

Прибыв в Неаполь, я заехала в посольство лишь затем, чтобы сказать два слова сэру Уильяму; потом я отправилась во дворец, где исполнила поручение королевы, избежав неприятной встречи с королем. Чтобы скорее возвратиться, я, садясь в экипаж, приказала сменить лошадей.

За несколько минут до полудня я прибыла в Казерту. Под перистилем стояла карета, обитая черной тканью, со слугами в трауре, та самая, что встретилась мне по пути в Неаполь.

Едва успев ступить на первую ступень лестницы, я увидела, как дверь апартаментов королевы открылась. Оттуда вышла женщина, закутанная в длинную вуаль из черного крепа. Она рыдала, прижимая к глазам платок, и шла, если можно так выразиться, почти вслепую. Я отступила, пропуская ее, и она прошла мимо так близко, что наши одежды соприкоснулись. Но она меня не заметила.

Женщина села в карету и уехала.

К королеве я вошла, когда часы пробили двенадцать.

— Ты держишь свое слово, Эмма, — произнесла она. — Иди сюда.

Я приблизилась, про себя удивляясь, что ее голос не изменился. Мне представлялось, что я найду ее в слезах, в отчаянии. Но я ошиблась: она была холодна и полна решимости.

Взяв у меня ларец и открыв его ключом, который был у нее наготове, она вынула из-за корсажа прядь волос и сказала:

— Видишь, это все, что от него осталось.

Она крепко прижала прядь к губам, потом заперла в тот же ларец, присоединив этот сувенир смерти к сувенирам любви.

Потом, спрятав ларец под подушку, на которую она тотчас уронила голову, королева закрыла глаза и прошептала фразу, что я однажды уже слышала из ее уст:

— Это кара Небес!

К несчастью, события внешней политики вскоре вернули эту бурную душу, не умевшую жить без страстей и пожираемую жаждой любви или ненависти, к тому ожесточенному состоянию, которое так ненадолго оставило ее под влиянием пережитых скорбей.